В кухне на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой. С мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее на лицо себе, на опухший глаз; вода
потекла по груди, не смывая с нее темных пятен.
Неточные совпадения
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в землю сам ушел
по грудьС натуги!
По лицу его
Не слезы — кровь
течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
Третий субъект был длинный и сухой господин. Он нисколько не обеспокоился нашим приходом и продолжал лежать.
По временам из
груди его вырывались стоны, сопровождаемые удушливым кашлем, таким, каким кашляют люди, у которых, что называется, печень разорвало от злости, а в жилах
течет не кровь, а желчь, смешанная с оцтом.
Он любил этот миг, когда кажется, что в
грудь голубою волною хлынуло всё небо и
по жилам трепетно
текут лучи солнца, когда тёплый синий туман застилает глаза, а тело, напоённое пряными ароматами земли, пронизано блаженным ощущением таяния — сладостным чувством кровного родства со всей землёй.
Дядя Аким взял руку мальчика, положил ее к себе на
грудь и, закрыв глаза, помолчал немного. Слезы между тем ручьями
текли по бледным, изрытым щекам его.
Фома сидел, откинувшись на спинку стула и склонив голову на плечо. Глаза его были закрыты, и из-под ресниц одна за другой выкатывались слезы. Они
текли по щекам на усы… Губы Фомы судорожно вздрагивали, слезы падали с усов на
грудь. Он молчал и не двигался, только
грудь его вздымалась тяжело и неровно. Купцы посмотрели на бледное, страдальчески осунувшееся, мокрое от слез лицо его с опущенными книзу углами губ и тихо, молча стали отходить прочь от него…
Труднее было ему удалить от себя другое, милое воспоминание: часто думал он о графини D., воображал ее справедливое негодование, слезы и уныние…. но иногда мысль ужасная стесняла его
грудь: рассеяние большого света, новая связь, другой счастливец — он содрогался; ревность начинала бурлить в африканской его крови, и горячие слёзы готовы были
течь по его черному лицу.
— Подите прочь, презренный старик, — вырвалось у меня из
груди, — подите прочь, господин Колтовской, столбовой дворянин! И во мне
течет ваша кровь, кровь Колтовских, и я проклинаю тот день и час, когда она
потекла по моим жилам!
Коврин уже верил тому, что он избранник божий и гений, он живо припомнил все свои прежние разговоры с черным монахом и хотел говорить, но кровь
текла у него из горла прямо на
грудь, и он, не зная, что делать, водил руками
по груди, и манжетки стали мокрыми от крови. Он хотел позвать Варвару Николаевну, которая спала за ширмами, сделал усилие и проговорил...
Она долго стояла в каком-то оцепенении; слезы ручьями
текли по бледным щекам ее и капали на руки, на
грудь, на рубашку…
И кровь с тех пор рекою
потекла,
И загремела жадная секира…
И ты, поэт, высокого чела
Не уберег! Твоя живая лира
Напрасно
по вселенной разнесла
Всё, всё, что ты считал своей душою —
Слова, мечты с надеждой и тоскою…
Напрасно!.. Ты прошел кровавый путь,
Не отомстив, и творческую
грудьНи стих язвительный, ни смех холодный
Не посетил — и ты погиб бесплодно…
Но в то самое мгновение, когда Глафира Васильевна с ласковою улыбкой сказала: «живи много лет, Michel», она поскользнулась, и ее вино целиком выплеснулось на
грудь Михаила Андреевича и, пенясь,
потекло по гофрировке его рубашки, точно жидкая, старческая, пенящаяся кровь.
Полная невеста Елена Дмитриевна Фигурина, в белом платье, стояла прямо и смело держала свою свечу пред налоем, а жених Иосаф Платонович опустился книзу, колена его гнулись, голова падала на
грудь и
по щекам из наплаканных и красных глаз его струились слезы, которые он ловил устами и глотал в то время, как опустившаяся книзу брачная свеча его
текла и капала на колено его черных панталон.
И опять заиграл, и слезы брызнули из глаз на скрипку. Ротшильд внимательно слушал, ставши к нему боком и скрестив на
груди руки. Испуганное, недоумевающее выражение на его лице мало-помалу сменилось скорбным и страдальческим, он закатил глаза, как бы испытывая мучительный восторг, и проговорил: «Ваххх!..» И слезы медленно
потекли у него
по щекам и закапали на зеленый сюртук.